Атомный век / Забавные истории

Легендарный куратор атомного проекта Борис Львович Ванников в послевоенные годы числился министром сельскохозяйственного машиностроения СССР. На самом деле такого министерства не было. Назначение Ванникова министром несуществующего министерства понадобилось для режимного прикрытия его деятельности в Первом главном управлении.

В годы горбачевской перестройки велась активная борьба с пьянством и нарушениями производственной дисциплины. По приказу сверху соответствующие плакаты были повешены и в производственном цехе СНИИП, хотя таких провинностей у ядерных приборостроителей не было.

Как на грех, в это время в институт приехала американская делегация.

— Переведите нам надписи на плакатах, — попросили гости.

— Здесь написано: если ты выпил на работе, то лишаешься уважения коллектива, отпуска летом и тринадцатой зарплаты.

— Вы пьете на работе?! – встрепенулись американцы.

Объяснять, что к чему, было бесполезно. Но на следующий день руководство СНИИП приказало убрать плакаты, а вместо них повесить чудесные пейзажи слесаря Смирнова, талантливого художника. Многие из этих картин украшают цех до сих пор.

Один из крупнейших математиков XX века Израиль Моисеевич Гельфанд не смог окончить даже средней школы и покинул ее после девятого класса. Как гласит легенда, учитель сказал Гельфанду:

— Изя, больше я ничему не смогу тебя научить. Поезжай в Москву, поступай на мехмат в МГУ – и ты станешь великим математиком!

Без аттестата о среднем образовании юношу не приняли в университет, и он устроился гардеробщиком в Ленинскую библиотеку. Однажды молодой, но уже знаменитый профессор математики Андрей Николаевич Колмогоров, пришедший в Ленинку, заметил в руках у служителя гардероба задачник по высшей математике.

— Вы же наверняка в этом ничего не смыслите, — сказал Колмогоров юноше.

— Я уже решил отсюда все задачи, — скромно ответил Изя.

— Попробуйте решить вот эти!

И Колмогоров оставил Гельфанду листок с тремя сложными задачами. Каково же было изумление профессора, когда молодой человек в тот же день принес ему решение всех трех задач, одну из которых не сумели решить даже видные ученые.

— Юноша, вы гений! – воскликнул Колмогоров. – Вы будете учиться в МГУ!

Рассказывают, что когда Колмогоров привел юного Гельфанда к ректору МГУ, тот был страшно недоволен:

— У меня важные дела, а вы врываетесь ко мне с каким-то мальчишкой!

— Это не мальчишка, — заявил Колмогоров, — а Израиль Моисеевич Гельфанд, гениальный математик. И когда я с ним беседую, то ощущаю присутствие высшего разума!

Так Гельфанд стал аспирантом, не окончив даже десятилетку.

Академик Гельфанд был ревностным защитником научной мысли. Как-то раз, слушая доклад своего коллеги, он заметил:

— Это изложение напоминает мне плохое кино, где сама суть принесена в жертву красивой концепции.

От псевдонаучности и дилетантства предостерегали не только математики. Физик, академик Лев Андреевич Арцимович однажды высказался так:

— Ученые, начинающие работу в области термоядерного синтеза и встречающиеся с неустойчивостью плазмы, находятся примерно в том же положении, как человек, который пытается в первый раз прокатиться на одноколесном велосипеде, хотя он и обычного велосипеда не видел.

Жаркие споры велись о том, какой должна быть политика Академии наук СССР. Президент Академии, математик Мстислав Всеволодович Келдыш придавал большое значение укреплению связи науки с производством, практическому использованию результатов фундаментальных исследований. С ним не соглашался академик Арцимович:

— Академия — не карета скорой научно-технической помощи!

— Но она и не монастырь чистой науки! – отвечал Келдыш.

Академик Келдыш, внесший большой вклад в развитие ядерной отрасли, активно работал и в сфере космонавтики. С «отцом» космонавтики Сергеем Павловичем Королевым у них были тесные дружеские отношения.

Однажды оба находились в командировке под Симферополем, шло управление мягкой посадкой на Луну. Обнаружились проблемы. Экспансивный Королев вызвал двух специалистов и устроил им настоящий разнос:

— Отправитесь в Москву пешком! Оба! По шпалам!

Сдержанный Келдыш смягчил гнев друга:

— Сергей Павлович, по шпалам в Москву десять дней топать. Учти, командировочные я им оплачивать не стану!

Президента Академии наук СССР Келдыша пригласили на прием в одно из африканских посольств. Он хотел отказаться, но коллеги уговорили:

— Поезжайте, Мстислав Всеволодович! Представьте: африканская атмосфера, самобытная кухня, дамы в экзотических нарядах!

Вернувшись, Келдыш увлеченно рассказывал об африканской атмосфере и экзотической кухне.

— А дамы? – допытывались друзья. – Каковы были дамы?

— А дам не было, — развел руками академик, — только сотрудницы.

Однажды академик Келдыш проводил в своем кабинете семинар с молодыми учеными. Обычно во время таких семинаров он отключал свой телефон. Но в этот раз телефон зазвонил, и Келдыш ответил:

— Это может только Юрий Дмитриевич. Вот если Юрий Дмитриевич согласится… Вы же знаете, какой человек Юрий Дмитриевич! Хорошо, я его попрошу.

«Видно, большая шишка этот Юрий Дмитриевич», — подумали слушатели семинара. В перерыве один из ученых подошел к секретарше Келдыша и шепотом спросил:

— Скажите, кто такой Юрий Дмитриевич?

— Шофер Мстислава Всеволодовича, — ответила секретарша.

Отец советской физики Абрам Федорович Иоффе любил вспоминать случай из своей юности. Когда он поступал в Петербургский технологический институт, по математике его экзаменовал суровый профессор Самусь. Иоффе быстро решил задачу, исписав мелом две большие доски. Но экзаменатор придрался:

— Вы неправильно расставили знаки!

Иоффе проверил – все плюсы и минусы были на местах.

— Я говорю о знаках препинания, — вскричал грозный Самусь. – Уходите вон! Ставлю вам пятерку.

Молодой физик Кирилл Дмитриевич Синельников получил рекомендацию Иоффе для учебы у Резерфорда. Но знаменитый британец счел, что ему мало одной рекомендации, и попросил Синельникова прислать ему еще и фото. Будущий участник атомного проекта снялся в кожаной куртке, в большой кепке и с папиросой в зубах.

— Ты с чего так вырядился? – удивились коллеги.

— Под Капицу работаю, — признался Синельников. – Он любимый ученик Резерфорда.

Хитрость удалась, и талантливый физик поехал в Англию.

Физик Павел Павлович Кобеко был общительным, деликатным и доброжелательным человеком. Сотрудник и друг Анатолия Петровича Александрова, он часто заходил в гости к будущему президенту Академии наук СССР, и супруги Александровы за глаза шутливо называли Павла Павловича «наш любезнейший Кобеко».

Однажды случился небольшой казус. Александров работал с коллегами, когда к открытому окну его лаборатории прибежал маленький сынишка и во всеуслышание крикнул:

— Папа, пойдем скорее домой! Пришел наш любезнейший Кобеко!

Главный конструктор ядерного центра Челябинск-70 Кирилл Иванович Щёлкин обладал незаурядной житейской сметкой и многое делал своими руками. Во время войны он успешно варил дома хозяйственное мыло.

На своем участке авторитетный ядерщик задумал посадить картошку глазками, разрезав посадочные клубни. Его друзья и коллеги были в шоке:

— У вас ничего не вырастет, вы уморите семью голодом!

Однако Щёлкин осуществил задуманное и получил хороший урожай.

Физик, профессор Юрий Александрович Крутков увлеченно ходил на яхте. Часто к нему присоединялся один из его студентов.

— Выйдем сегодня на яхте? – как-то спросил Крутков у студента.

— Не могу, у меня завтра экзамен.

— А кому сдаете?

— Вам!

— Бросьте, — сказал Крутков. — Я проэкзаменую вас прямо сейчас. Если верно ответите на мой вопрос, на экзамен можете не приходить.

Молодой человек успешно ответил на вопрос, вышел на яхте вместе с профессором, но на следующий день все же явился на экзамен.

— Думаете, я забыл? – пожурил юношу Юрий Александрович. – Давайте сюда ваш матрикул!

Однажды академик Мстислав Всеволодович Келдыш вместе с группой физиков был в Италии. Гостей повели в картинную галерею. Экскурсия была долгой, и в какой-то момент ученые обнаружили, что Келдыша рядом с ними нет. Коллеги нашли его в соседнем зале, где академик рассказывал экскурсоводу о картинах, бойко изъясняясь по-итальянски.

Как-то раз академик Келдыш присутствовал на заседании аварийной комиссии, где заслушивался доклад об отказе гироскопического прибора при подготовке ракеты-носителя. Доклад завершился, все ждали комментариев Келдыша, но оказалось, что он заснул. Повисло неловкое молчание, во время которого Мстислав Всеволодович очнулся и спокойно сказал:

— Из этого чудесного доклада любому становится ясно, что летать надо совсем без гироскопов!

Яков Борисович Зельдович, стоя у доски, решил объяснить коллегам, что такое псевдодифференциальный оператор. Здесь же присутствовал академик Келдыш.

— Все, как обычно, — рассказывал Зельдович. — Подставляем, интегрируем и так далее.

— Нет, не подставляем, — возразил Келдыш.

— Ну как же, подставляем!

— Нет!

Разгорался спор. Но тут кто-то из слушателей подсказал:

— Псевдоподставляем!

Последовал взрыв хохота. Что такое псевдодифференциальный оператор, осталось неизвестным.

Зельдович громит оппонента в научном споре:

— Вы утверждаете, что, во-первых, наши результаты неверны; а во-вторых, что вы сами это давно уже сделали! Эта логика напоминает мне склоку на одесской кухне: «Софочка, когда ты вернешь мне сковородку?» — «Во-первых, я ее у тебя не брала, а, во-вторых, я тебе ее уже отдала!».

Зельдовича попросили высказаться на философскую тему «О форме и содержании».

— Форма должна быть такой, чтобы ее хотелось взять на содержание, — изрек знаменитый физик.

После испытания первого отечественного атомного заряда его создатели получили высокие государственные награды. На церемонии награждения Сталин заметил:

— Хорошо, что вы вовремя сделали и испытали бомбу. Иначе бы всем нам пришлось попробовать ее на себе.

После испытания термоядерной бомбы Игорь Васильевич Курчатов сказал Анатолию Петровичу Александрову:

— Анатолиус! Это было такое чудовищное зрелище! Нельзя допустить, чтобы это оружие начали применять.

Один из разработчиков термоядерного заряда Андрей Дмитриевич Сахаров ютился со своей семьей в 14-метровой комнате. Зельдович посоветовал ему обратиться к Курчатову с просьбой об улучшении жилищных условий, и вскоре Сахаров перебрался в трехкомнатную квартиру. Новосела сердечно поздравил Зельдович, заметив, что получение квартиры — это

первое использование термоядерной энергии в мирных целях.

Знаменитая борода Курчатова, благодаря которой Игоря Васильевича окрестили Бородой, породила немало шуток. А поскольку его первым заместителем в Институте атомной энергии был обладатель роскошных усов Игорь Николаевич Головин, ученые при встрече спрашивали друг друга:

— К кому идешь — к Бороде или к Усам?

Подготовка к испытанию первой ядерной бомбы велась в исключительно напряженном режиме. После тяжелого рабочего дня, когда всем хотелось расслабиться и отдохнуть, Курчатов имел обыкновение «собирать рукребят», то есть проводить совещания с руководителями испытаний – министрами, генералами и академиками. «Рукребята» засиживались до поздней ночи, а когда наконец ложились спать, кого-нибудь из них будил звонок Бороды:

— Спишь? Ну спи, спи... А впрочем, зайди ко мне, я тебя озадачу!

Два физика, Кикоин и Садовский, сидят и беседуют. Мимо идет Курчатов:

— Сидите, ребята, сидите! А впрочем, сходите на опытное поле, там надо провести эксперимент.

— Хорошо, — отвечает Кикоин.

По дороге Садовский возмущается:

— Исаак, зачем ты согласился! Мы не сможем выполнить задание, там нужны совсем другие специалисты!

— Во-первых, — поясняет Кикоин, — прогуляться туда и обратно – это лучше, чем тратить нервы на борьбу с упрямством Игоря. А во-вторых, пока мы ходим, он уже успеет все забыть.

Начальник строящегося реактора "АВ-1" Семенов однажды упразднил должность заместителя научного руководителя реактора, сказав: "Хватит бездельников". Научным же руководителем реактора был Курчатов, который при встрече с начальником стал с улыбкой говорить:

— А, Семенов, враг науки, здравствуй!

Вскоре должность заместителя была восстановлена, но за Семеновым еще долго держалась репутация «врага науки».

Курчатов был мастером остроумных кличек и эпитетов. Так, за чрезмерную восторженность, громкоголосие и самоуверенность он окрестил одного молодого ученого "угрюмым, тихим, скромным малым" и многие годы

употреблял эту формулировку, охлаждая пыл не в меру экспансивного коллеги.

Внешность Курчатова – высокого, статного, с холеной бородой – была очень впечатляюща. Зимой, когда он выходил на пешую прогулку в шубе с бобровым воротником и в бобровой боярской шапке, встречные

старушки прилежно крестились и кланялись, принимая отца атомной бомбы за архимандрита.

Как-то раз Курчатов в сопровождении помощников шел на объект. У входа стоял охранник с карабином за плечом. Увидев начальство, часовой посторонился к трубе установки. И тут большие магниты, опоясывающие трубу, сыграли с ним злую шутку: в доли секунды карабин сорвался с плеча охранника и намертво прилип к магниту. Насмерть перепуганный страж долго не мог понять, что произошло. Оторвать карабин удалось лишь общими усилиями.

Группа ученых-физиков, отдыхающих на Черном море, пришла на пляж, прихватив с собой несколько бутылок вина. Как на беду, ни у кого не оказалось ножа, чтобы срезать пластмассовые пробки. Обратились за помощью к местному бродяге. Тот зажег спичку и, нагрев пробки, легко снял их, сопроводив это действие словами:

— Эх, салаги, физику надо было учить!

В одной из зарубежных стран академик Аврорин зашел в магазин и сделал две покупки, по двадцать марок каждая. Кассир, интеллигентного вида мужчина, начал подсчитывать общую стоимость на калькуляторе. «Сорок», — подсказал ему Евгений Николаевич. «О, как быстро вы считаете!» — удивился кассир.

Андрей Дмитриевич Сахаров был настолько увлечен вопросами ядерной физики, что напряженно размышлял над ними даже во время досуга — за обедом или на прогулке. В такие минуты лучше было не приставать к нему с посторонними разговорами.

Однажды Сахаров зашел в парикмахерскую. Общительный парикмахер обрадовался возможности поболтать с ученым.

— Ну-с, как вас подстричь? — жизнерадостно начал он.

— Подстригите меня, пожалуйста, молча! — попросил Сахаров.

Как-то раз физики-ядерщики Борис Константинович Водолага и один из его коллег отправились на засекреченные работы. Когда они ожидали в аэропорту своего спецрейса, к ним подошли два милиционера:

— Куда летите, покажите билеты!

Физики не имели права разглашать секретные сведения. Их тут же схватили и привели в отделение со словами: «Пойманы криминальный авторитет Цыпа и его подельник». Водолагу приняли за подельника, а его товарища — за самого Цыпу.

С помощью спецслужб недоразумение было устранено, и два физика продолжили свой путь. Товарищ предупредил Водолагу:

— Никому не говори, что меня перепутали с матерым преступником!

Водолага обещал молчать и сдержал свое слово. Однако когда друзья вновь встретились через 15 лет, Борис Константинович убедился, что все близкое окружение товарища называет его не иначе как Цыпой.

В начале 70-х годов в Пермской области производился экспериментальный групповой ядерный взрыв. Испытания прошли успешно, не нанеся вреда расположенным в этой местности лагерям заключенных. Отбывающие наказание граждане зауважали ядерщиков и кое-где даже восторженно кричали: «Слава советской науке!».

Физик-теоретик Георгий Антонович Гамов во времена своей молодости работал у Нильса Бора. Симпатизируя молодому ученому, Бор предложил ему съездить в Англию и показать свои расчеты Резерфорду.

— Но будьте осторожны, — предупредил Бор. — Старик не любит новшеств и считает, что теория хороша только в том случае, если она достаточно проста для понимания кухарки.

Знаменитый физик снабдил Гамова рекомендательным письмом, присовокупив к нему подарок для Резерфорда. Эти меры, по мнению Бора, должны были спасти юношу «от мощных зубов крокодила».

Физикохимик Александр Николаевич Теренин неуклонно следовал завету Фарадея — «работать, заканчивать, публиковать». Друзья ученого, подшучивая над ним, говорили, что работы Теренина следуют одна за другой с неизбежностью вращения Земли вокруг Солнца. А его зарубежные коллеги частенько сетовали:

— Не успеешь задумать какую-то новую работу — и тут же окажется, что Теренин ее уже сделал и напечатал!

Свой первый научный опыт физик Николай Николаевич Андреев осуществил в семилетнем возрасте. Обедая у своего дяди, он принялся раскладывать горячую кашу на тарелке в один слой.

— Видишь ли, дядя, — пояснил мальчик, — если каша будет лежать в два слоя, верхний слой будет нагреваться нижним. Если же поменять слои местами, то уже верхний слой будет горячий, и он нагреет нижний. И каша не остынет никогда!

— Помилуй, Коля, — изумился дядя. — Да ведь мы знаем, что каша рано или поздно все равно остывает!

Будущий академик был поражен справедливостью этих слов и навсегда запомнил, что теорию надо подкреплять практикой.

Известный ученый-физик и педагог Орест Даниилович Хвольсон в детстве доставлял немало неприятностей своему отцу-профессору. Мальчик радовался, когда его за шалости ставили в угол: это давало ему возможность решать в уме математические и физические задачи. А в гимназии он выказал такую неспособность к усвоению греческого языка, что отец, стыдясь и краснея, вынужден был просить преподавателей освободить сына от этих уроков.

Когда Курчатов начал свои работы в Ленинградском физико-техническом институте, ему дали помощника — чтобы убирался в помещениях и варил олифу. Но вскоре Игорь Васильевич заподозрил своего подметальщика в слишком хорошем знании химии. Юноша признался, что у него диплом высшей сельскохозяйственной школы. Уборщиком Курчатова оказался будущий ученый с мировым именем Павел Павлович Кобеко.

Как-то раз один из студентов профессора Кобеко попал в психиатрическую больницу. Павел Павлович решил поговорить с лечащим врачом, пришел туда и вызвал у молодого доктора подозрение своей рассеянностью: он даже не смог припомнить, какое сегодня число. Недоразумение устранили коллеги Кобеко.

— Разве Павел Павлович не сказал вам, что он академик? — удивились они.

— Сказал, — признался врач. — Это меня и насторожило: мои пациенты часто представляются известными личностями!

Отец советской физики Абрам Федорович Иоффе основал первый в России физический научный центр — Ленинградский физико-технический институт. Здесь работали многие будущие академики. Основную армию сотрудников составляли студенты начальных курсов, поэтому институт Иоффе в шутку называли «детским садом».

В 20-е годы прошлого века один из самых ярких физиков-теоретиков Яков Ильич Френкель с большим энтузиазмом начал читать блистательные лекции в Комуниверситете. Однако этот пир разума прекратился после третьего занятия, на котором Яков Ильич получил из аудитории записку: «Тов. лектор. Вы говорите, что все елекстричество почему же попы в деревне по банометру погоду предсказывают".

В годы своей молодости Лев Андреевич Арцимович отличался феноменальной неискушенностью в житейских делах и не мог обслужить сам себя. На выручку ему приходил Артем Исаакович Алиханьян, стиравший другу одежду и называвший Арцимовича не иначе как барином. Правда, вид у «барина» был довольно обшарпанный. При этом будущие академики обедали в дешевой столовке «Верный путь», которую Арцимович обычно называл «Верный путь в могилу».

Во время Великой Отечественной войны Ленинградский физтех был эвакуирован в Казань. Для лаборатории Арцимовича в Казани отвели миниатюрную площадь, отгороженную от соседних помещений шкафами.

Рядом с «лабораторией» был кабинет детского зубного врача, где с утра до вечера раздавались вопли детей, не дававшие впечатлительному Льву Андреевичу сосредоточиться.

Нобелевский лауреат Лев Давидович Ландау никогда не заискивал перед чиновниками. Но и ему приходилось обращаться к ним за помощью. Однажды ему довелось писать прошение. «Дорогой Иван Иванович, — начал Ландау. — Нет, он мне вовсе не дорог! Уважаемый? Но я его совсем не уважаю. О, я напишу ему «Dear» - это по-английски ничего не значит».

Детство и юность физика Давида Моисеевича Левина прошли в тесной коммунальной квартире, где соседи то ругались, то занимали друг у друга спички, соль и керосин, а мыться ходили раз в неделю в общественную баню.

Уже будучи студентом университета, Левин побывал дома у своего товарища: тот жил в благоустроенной квартире и даже имел собственную отдельную комнату. Юноша был поражен: до этого момента он свято верил, что все советские люди живут одинаково.

Давид Моисеевич Левин праздновал день рождения в марте. На 50-летний юбилей коллеги подарили ему шуточную поэму о том, что именно в марте и появляются на свет выдающиеся физики. Поэма получилась длинной: не так-то просто перечислить всех «мартовских» знаменитостей! В компанию попали Жолио Кюри, Рентген, Эйнштейн, Алиханов, Вавилов и многие другие:

Была б неполной повесть наша,

Когда бы здесь не указать,

Что в марте, много лет назад,

Родился кто? Зельдович Яша!

Родиться в марте — это честь,

Ее не всякий удостоен:

Родился в марте сам Кикоин,

Что тоже надобно учесть.

Как-то раз, сидя на виду у всех в президиуме авторитетного собрания, академик Александров полез в карман пиджака за авторучкой — и вместо нее вытащил расческу. В зале раздался смех: на голове у Анатолия Петровича не было ни единого волоса, и коллегам показалось комичным, что он носит с собой совершенно ненужный предмет. Громче всех смеялся Курчатов, который незадолго до этого собственноручно сунул расческу в карман Александрова.

Начальник спецслужбы Лаборатории №2 докладывает Курчатову:

— Подрались ваши сотрудники Леви и Котеночкин. Говорят, что виноват какой-то Аристотель. Я хотел привлечь его к ответственности, но такой у нас не числится.

— Он уже умер, — отвечает Курчатов. — А виноват Аристотель в том, что недостаточно разработал законы логики: нехватку логики в научной дискуссии приходится возмещать кулаками.

Научный руководитель КБ-11 Харитон докладывает начальнику КБ Зернову:

— Серьезных происшествий за сутки не было, но во время эксперимента от установки отлетел болт и попал сотруднику Петрову в голову. Хорошо, что пополам!

— Что, голова пополам?!

— Да нет, Павел Михайлович! Хорошо, что кинетическая энергия движущегося тела эм вэ квадрат пополам. Кабы не пополам, было бы много хуже!

Когда немцы, принимавшие участие в советском ядерном проекте, начали работать в Свердловске-44 (Новоуральск), их больше всего поразило, что в столовых трижды в день подают кефир. В те времена кефир был редкостью, и считалось, что он продлевает жизнь. Поэтому немецкие специалисты без тени юмора стали называть Новоуральск «кефирным городом».

В ноябре 1947 года куратор атомного проекта Лаврентий Павлович Берия вызвал к себе хозяйственного руководителя Бориса Глебовича Музрукова:

— Возглавишь химический комбинат.

— Я машиностроитель и металлург, а не химик, — возразил Музруков.

— По-твоему, я химиков должен из Америки выписывать? — отрезал Берия. Так решилась судьба Музрукова.

Некий физик, стремясь отделаться от ухаживаний слишком активной дамы, соврал ей, что уезжает в командировку по приказу самого Берии. Этот инцидент стал известен Лаврентию Павловичу. Всемогущий куратор атомного проекта предложил уволить бедолагу с работы:

— Какой же он физик, если он дурак! Бабы испугался, а меня не боится!

Известно, что Берия был большим поклонником женской красоты и активно ухаживал за многими актрисами. Как-то раз он получил информацию, что одна из его пассий посещает квартиру известного ученого-физика. Сведения были ложными, однако физик не на шутку опасался мести Лаврентия Павловича. Ученый был потрясен, когда вместо карательных мер получил от Берии в подарок роскошную двуспальную кровать.

Академик Георгий Николаевич Флёров слыл интеллигентным и добросердечным человеком, но и он был подвержен вспышкам гнева.

Рассказывают такую историю. Однажды ученый секретарь ОИЯИ вычеркнул одну из научных тем Флёрова из тематического плана института. Узнав об этом, Георгий Николаевич вихрем влетел в кабинет ученого секретаря и порвал злополучный план в клочья.

Однако большинство коллег-физиков считает, что это — очередной миф об отце-основателе Института в Дубне. Флерова почитали как Зевса на Олимпе, и никто бы не осмелился вычеркнуть его тему из плана.

Лаборатория плазменных исследований в составе НИИЯФа МГУ начиналась с нескольких молодых энтузиастов, которые приспособили под свое детище подвалы и чердаки в общежитии университета. А первым помещением для плазменных опытов стал просторный туалет в здании физфака на Ленинских горах (одно крыло в этом здании и занимал НИИЯФ).

Выдающийся физик-теоретик Владимир Александрович Фок был человеком независимого и сильного характера. Однажды он возмутился глупостью журналиста, бравшего у него интервью. Репортер выпытывал, каковы творческие приемы ученого.

— Вы воображаете, — сердито ответил Фок, — что я могу как-то особенно сесть за стол, особенно положить бумагу, и тогда все пойдет хорошо. На самом деле надо, чтобы идея пришла в голову, а потом «котелок» будет варить сам.

В годы своей молодости, будучи адъюнктом Военно-воздушной академии, Евгений Иванович Забабахин написал диссертацию по физике. Работа очень заинтересовала Якова Борисовича Зельдовича и в еще большей мере — сотрудников режимного отдела.

— Где вы храните свои рукописи? — сурово спросили они Забабахина.

— Дома, в ящике комода, — простодушно ответил тот.

Рукописи и их автор немедленно были перемещены под строгую охрану — в КБ-11. Так началась работа будущего академика в ядерном проекте.

Дело было в Сарове. Юлий Борисович Харитон звонит начальнику коммунальной службы:

— Скажите, когда вы дадите горячую воду?

— Давно дали!

— А почему в наших лабораториях ее нет?

— Физик, а не знаете! При нагревании вода расширяется — вот и не пролазит в трубы.

Однажды молодого Михаила Александровича Леонтовича укорили за грамматические ошибки:

— Как можно не знать правил родного языка!

— Мой родной язык — математика, — ответил будущий академик.

Так получилось, что после окончания школы Яков Борисович Зельдович сразу же начал работать в химико-физических лабораториях. Университета он не окончил, и диплома о высшем образовании у него не было. Однако это не помешало молодому ученому уже в 22 года блестяще защитить кандидатскую диссертацию, а чуть позже — и докторскую. Когда молодой Зельдович был избран в Академию наук СССР, коллеги в шутку называли его академиком без диплома.

У Зельдовича было немало жен — как официальных, так и гражданских. Однажды, когда он работал в Арзамасе-16, на него пришел донос:

«Начальник теоретического отдела НИСа, член-корреспондент АН СССР, профессор Зельдович Яков Борисович, беспартийный, сожительствовал с бывшей заключенной, осужденной по ст. 58 УК РСФСР».

Речь шла о художнице Ольге Ширяевой. Руководству КБ-11 пришлось приложить немало усилий, чтобы эта жалоба осталась без последствий. Вскоре у Зельдовича и Ширяевой родилась дочь Анна. Однако отношения влюбленных продлились недолго.

Однажды в Снежинске на охраняемой территории было выявлено присутствие постороннего. Этим посторонним оказалась рысь, пробравшаяся в пределы промплощадки. Задержать нарушительницу оказалось не так-то просто. Наконец усилиями охраны рысь была благополучно выдворена из зоны живая и невредимая.

В молодости Анатолий Петрович Александров работал на заводе с плутониевыми деталями. Однажды ночью к нему нагрянула комиссия, в которой, помимо дирекции завода, было пять генералов.

— Почему вы уверены, что это плутоний? Может быть, его подменили на какую-нибудь железку! — привязались проверяющие.

— Смотрите, он альфа-активен! — отвечал Александров, поднося к детали счетчик.

— А если деталь только намазали плутонием сверху? — не унимались генералы.

— Потрогайте, он же горячий!

— Наверняка вы сами его нагрели.

— Ну и сидите здесь до утра, — вспылил Александров, — ждите, когда плутоний остынет. А я пошел спать!

Эта реплика охладила пыл генералов, и комиссия быстро ретировалась.

Однажды Игорь Васильевич Курчатов приехал в Институт физпроблем. Сотрудники Института напомнили ему, что пора бы сбрить бороду, ведь ядерная бомба уже сделана. В шутку они притащили ученому таз с мыльной водой, большую бритву и веник. Посмеявшись, Курчатов забрал бритву себе на память.

Впрочем, вскоре он нашел способ расквитаться с шутниками. Одного из сотрудников Института Игорь Васильевич попросил увезти пакет с документами директору завода. Ничего не подозревающий юморист выполнил задание. Но в пакете оказалась записка Курчатова: «Пусть посыльный сейчас же наденет этот пакет себе на голову». Незадачливый шутник вынужден был подчиниться этому требованию.

Знаменитый физик-ядерщик, один из основателей Объединенного института ядерных исследований в Дубне академик Георгий Николаевич Флёров, встретившись с Хрущевым, пообещал:

— Никита Сергеевич, к очередному съезду КПСС мы получим новый, сто четвертый элемент.

Хрущев не без юмора ответил:

— Работайте спокойно, Георгий Николаевич. Откроете элемент — созовем внеочередной съезд!

По роду своей деятельности академик Флёров часто общался с крупными чиновниками. Рассказывая об этом, он любил повторять:

— Чиновнику о физике нужно говорить не так, как правильно, а так, как им удобно. Это ложь во благо!

Один из молодых сотрудников Флёрова во время отпуска завел курортный роман. Когда он вернулся в Дубну, дама его сердца последовала за ним. Настойчивость этой особы настолько испугала молодого физика, что он вынужден был ночевать в лаборатории.

Об этом стало известно Флёрову. Он вызвал сотрудника к себе и долго учил его жизни, под конец воскликнув:

— Да дайте же ей денег!

Эта фраза сразу же стала летучей и часто повторялась в Дубне.

Флёров очень любил и охотно посещал Театр на Таганке, при необходимости оказывая коллективу весомую помощь. Однако со временем он все чаще и чаще начал давать советы главному режиссеру Любимову. Наконец тот не выдержал и заявил:

— Почему вы учите меня ставить спектакли?! Я же не учу вас, как проводить эти ваши, как их там, опыты!

После этого конфликта Георгий Николаевич переключился на Театр у Никитских ворот.

Первый научный руководитель и главный конструктор Ядерного центра Челябинск-70 (Снежинск), трижды Герой Социалистического Труда Кирилл Иванович Щёлкин стал делегатом съезда КПСС от Челябинской области. В числе делегатов были также Борис Львович Ванников и Игорь Васильевич Курчатов. В первый день съезда Ванников и Курчатов надели Звезды Героев и знаки лауреатов, а скромный Щёлкин, как обычно, пришел без наград.

Видя это, Курчатов и Ванников решили разыграть коллегу.

— Тебя выбрали делегатом съезда, — строго сказали они Кириллу Ивановичу, — а ты пренебрегаешь наградами Родины!

Щёлкин, приняв эти упреки за чистую монету, на следующий день надел ордена и Звёзды Героя. А Ванников и Курчатов, договорившись, награды

сняли. В перерыве они опять отчитали коллегу-ядерщика:

— На съезде надо работать, а не похваляться орденами. Не ожидали, что ты такой заносчивый!

После этого Щёлкин перестал надевать свои награды.

Один из создателей ядерной бомбы Аркадий Адамович Бриш был человеком общительным. В его хлебосольном доме часто собирались гости. Но иногда в этот круг друзей попадали и случайные люди, назойливо искавшие знакомства с известным физиком. Их неумеренная активность докучала Бришу, и однажды он в сердцах сказал:

— Активный гость — хуже радиоактивного!

Сотрудники КБ-11 (Саров) весной и осенью ходили в калошах, потому что на улицах городка было грязно. Придя на работу, они мыли калоши и оставляли у дверей.

Но будущий академик Андрей Дмитриевич Сахаров никогда не мыл свои калоши, и они до вечера, а то и до поздней ночи стояли грязные.

Однажды сердобольная уборщица помыла калоши Сахарова и поставила их в общий ряд. Выйдя с работы, Андрей Дмитриевич не обнаружил своих грязных калош и решил, что их украли. Так и отправился домой в одних ботинках.

В годы своей молодости будущий научный руководитель ядерного центра Челябинск-70 Евгений Иванович Забабахин работал в КБ-11. Сидя за своими вычислениями, он имел привычку оплетать ногами ножки стула. Как только Забабахин куда-то отлучался, его молодой коллега тотчас бросался к его рабочему месту, чтобы намазать ножки стула мелом. В итоге брюки Евгения Ивановича приобретали весьма причудливый вид. Впрочем, над этим он смеялся вместе со всеми.

Знаменитый физик Михаил Александрович Леонтович обладал не только чувством юмора, но и находчивостью в неожиданных ситуациях. Однажды на его лекции в МГУ студент читал самиздатовскую книгу. Он так увлекся, что не заметил, как Леонтович спустился к нему с кафедры.

«Заберет книгу и донесет в деканат», — похолодел юноша.

— Так-так, — академик посмотрел на обложку. — А.Ф. Кони, «Воспоминания о писателях», интересно. А вот я бы хотел почитать книгу «Писатели. Воспоминания о конях».

Студенты не сразу поняли юмор и стали смеяться уже в перерыве.

Аудитория МГУ, где читал лекции Леонтович, была оборудована ленточной доской высотой 5 метров. Лента вращалась при помощи электропривода, а на случай поломки мотора в устройстве был предусмотрен маховик — металлическое колесо, которое нужно было вращать рукой.

Однажды во время лекции лента заела. Академик дернул за ручку колеса, но оно отвалилось.

Несмотря на свой преклонный возраст, Михаил Александрович, схватив колесо, бегом бросился в кабинет заместителя декана по хозяйственной части.

— В штате Массачусетс профессор моего ранга получает 50 долларов в минуту, — гневно вскричал он. — А вы разбазариваете народные деньги!

С этими словами Леонтович метнул колесо в заместителя декана. К счастью, тот успел увернуться. Однако после этого доска в аудитории стала работать бесперебойно.

Известный физик, впоследствии академик Евгений Николаевич Аврорин, будучи молодым специалистом, принимал участие в испытаниях на Семипалатинском полигоне. Никто из его родных не знал, где он работает.

Однажды Аврорин сорвал на полигоне цветок, засушил его и, привезя домой из командировки, показал отцу — именитому географу и ботанику:

— Папа, как ты думаешь, откуда эта травинка?

— Из Казахстана, — ответил отец.

Через год Аврорин привёз с полигона ещё одно засушенное растение:

— А это откуда?

— Сын, если ты привезёшь мне ещё один эндемик, я назову район Семипалатинских степей, где ты собираешь этот гербарий!

Больше Евгений Николаевич ничего не привозил.

Анатолий Петрович Александров на протяжении четырех созывов избирался депутатом Верховного Совета СССР.

— Зачем вам это? — как-то раз спросили его коллеги. — Ведь всё решается в ЦК КПСС.

— Видите ли, — ответил Александров, — в Верховном Совете собрались люди солидные, серьезные, но довольно скучные. Если бы не мы, физики, они бы померли там от тоски!

Когда на Урале возник новый институт — НИИ-1011, занимающийся оружейной тематикой параллельно Саровскому КБ-11, ученые и конструкторы двух ядерных центров вступили в негласное соревнование. Они из года в год наблюдали, чьи успехи более весомы. Фиксировались и неудачи друг друга. Так, если в Челябинске-70 вдруг не срабатывало новое изделие, в Сарове ехидно констатировали, что оно «не забабахнуло» (научным руководителем НИИ-1011 был Забабахин). А если доходила весть, что КБ-11 разрабатывает ту же модель бомбы, какую делают в Челябинске-70, уральцы не без сарказма говорили, что у них «схаритонили» идею. Впрочем, все трудились на общее дело, поэтому соревнование пошло ядерной отрасли только на пользу.

Один из сотрудников НИИ-1011 получил с Сахалина от родственников огромную посылку красной икры. Устроил дома пиршество, на которое пригласил коллег, в том числе и руководителя НИИ Евгения Ивановича Забабахина. Евгений Иванович собственноручно наделал много деревянных ложек и раздал их приглашенным. Гости, толпой поднимаясь по лестнице в жилище коллеги, изо всех сил стучали ложками и скандировали:

«Икры! Икры!».

Группа российских физиков-ядерщиков посещала Лос-Аламосскую национальную лабораторию. В составе делегации был академик Юрий Алексеевич Трутнев.

После официальных мероприятий американские коллеги устроили пикник на природе: на зеленой лужайке разложили выпивку и закуски. Внезапно из-под камня вылезла змея. Все попятились, один Трутнев шагнул вперед и плюнул прямо змее на голову. Не выдержав такого позора, злодейка моментально ретировалась под камень, а Юрия Алексеевича физики принялись чествовать как героя дня.

Первый научный руководитель ядерного центра в Снежинске Кирилл Иванович Щёлкин во время Великой Отечественной войны был солдатом. Как-то раз ночью он вёл из штаба на передовую группу новобранцев. Внезапно отряд обстреляли фашисты. Среди новобранцев началась паника: они решили, что Щёлкин — предатель и немецкий шпион, и потребовали от командира немедленно его расстрелять. Однако Кирилл Иванович сумел уговорить командира и вывел группу к нашим войскам.

Услышав эту историю, Курчатов не раз шутливо говорил Щёлкину:

— Наше дело солдатское: сказал генералу «кругом» — он и побежал!

Как-то Юлий Борисович Харитон устроил у себя дома вечеринку, куда пригласил и Курчатова. Хозяин вынес гостям привезённые из-за рубежа пистолеты, стреляющие водой. Гости тут же устроили перестрелку, в которой с азартом участвовал Курчатов. При этом отец атомной бомбы радовался новой игрушке, как малое дитя.

Ученик Ферми физик Бруно Понтекорво, перебравшийся в СССР итальянский коммунист, был одним из основателей Объединённого института ядерных исследований в Дубне. В то время широкая общественность ещё не знала имён физиков-ядерщиков — они были засекречены. Однако Понтекорво «просочился» в «Марш студентов-физиков» Владимира Высоцкого:

Пусть не поймаешь нейтрино за бороду

И не посадишь в пробирку,

Но было бы здорово, чтоб Понтекорво

Взял его крепче за шкирку.

Академик Евгений Николаевич Аврорин любил полакомиться осетриной-севрюжкой. Однажды, ожидая посадки в самолёт, он заказал это блюдо в ресторане Казанского аэропорта. И тут по радио объявили, что его приглашают на посадку.

«Ну уж нет, — решил Аврорин. — Самолёт без меня всё равно не улетит, а рыбку я съем!».

И он спокойно продолжил свою трапезу.

Свои работы по исследованию размножения нейтронов известный физик-ядерщик Георгий Николаевич Флеров начал еще до Великой Отечественной войны. Во время войны, находясь в Казани, он возобновил свою деятельность. Ученому дали комнату в Этнографическом музее, где стояли чучела животных и птиц. Здесь и пришлось смонтировать оборудование для изучения ядерных процессов.

На одном из совещаний у Сталина было предложено создать ученый совет ядерщиков. В председатели совета Сталин предложил генерала Ванникова.

— Но я ведь не ученый! — возразил Ванников.

Вождь усмехнулся:

— А я и не знал, что вы неученый. Как же вам удалось так долго это скрывать?!

На этом все аргументы Ванникова были исчерпаны.

Коллега Зельдовича позвонил его матери:

— Анна Петровна, вы читали статью о вашем сыне? Там Якова Борисовича сравнивают с великим Ферми!

— То есть намекают, что он умный?

— Ну да!

— Они просто не знали его папу, Бориса Наумовича. Вот это был ум!

— Тоже физик?

— Конечно, нет! Но по сравнению с ним Яша просто дурак.

Яков Борисович Зельдович защитил докторскую диссертацию, когда ему было 25 лет. На банкете вспыхнул спор представителей двух институтов — у кого больше докторов наук.

— Конечно, у нас, — воскликнул кто-то из спорщиков. — Сколько человек у вас защитилось в этом году? Одна женщина, и — он ткнул пальцем в Зельдовича — один ребенок!

Однажды, выступая перед гостями, директор сибирского Института ядерной физики АН СССР Андрей Михайлович Будкер так вдохновился своими успехами, что заявил:

— Наш институт — лучший в Советском Союзе!

Однако, помедлив секунду, добавил:

— Ну, или во всяком случае в Советском районе.

Институт находился в Советском районе города Новосибирска.

Одно время ученые работали над концепцией «умной», самоуправляющейся атомной бомбы. На заседании авторы проекта перечислили все преимущества нового оружия. Доклад уже подходил к концу, когда в зале раздался голос молодого сотрудника:

— Если бомба такая умная, вдруг она не захочет падать с самолета!

Идет строительство будущего комбината «Маяк» и жилого поселка. Сроки жесткие, строители почти не спят, валятся от усталости и уже плохо соображают. На летучке у начальника строительства генерал-майора Царевского докладывает начальник снабжения:

— По проекту предусмотрены пятидесятикубовые емкости. Но есть только стокубовые.

— А стокубовые больше, чем пятидесятикубовые?

— Так точно, товарищ генерал!

Снабженец прикидывает руками размеры емкостей и добавляет:

— Почти в два раза!

Академик Андрей Михайлович Будкер отчитывает молодого учёного:

— Ваша диссертация никуда не годится! Какой-то детский сад! Ну что вы стоите передо мной, как пень? Идите и всё переделывайте!

— Может, я и пень, — оскорблённо отвечает молодой учёный. — Но только вы этот пень рубите прямо на корню!

Ранним утром куратор атомного проекта Борис Львович Ванников выходит из своего кабинета и садится в машину.

— Куда поедете? — спрашивает водитель.

— Вези куда угодно! — сердито отвечает Ванников. — Я везде нарасхват!

К знаменитому конструктору ядерных реакторов Николаю Антоновичу Доллежалю как-то раз пришел незадачливый проектировщик, известный своей безалаберностью.

Посмотрев его чертежи, Доллежаль заметил:

— Недаром говорят, что талантливый человек талантлив во всём…

— Вы намекаете, что я?.. — обрадовался проектировщик.

— Нет, я намекаю, что с дураками всё обстоит точно так же!

Академик Лев Андреевич Арцимович, будучи человеком общительным, любил поговорить со студентами в промежутке между лекциями. Но за ним постоянно ходил специально приставленный охранник — «хвост», который ограждал ученого от нежелательных контактов.

Однако студенты нашли выход из положения. Окружив академика плотным кольцом, они оттирали охранника, и он вынужден был слоняться за их спинами.

Известный создатель ядерных зарядов Борис Васильевич Литвинов любил вспоминать забавную историю из своего детства. Когда он учился в начальной школе, окна их класса выходили во двор, где жило несколько местечковых семей. С утра до вечера хозяйки во весь голос сплетничали и ссорились, перемежая свою речь отборным матом. Всё это было прекрасно слышно в классе. По наблюдениям школьников, самой шумной и громкоголосой из женщин была мамаша их приятеля Миши Сруля.

Легендарный министр среднего машиностроения Ефим Павлович Славский был известен своими меткими высказываниями. Так, встречаясь со специалистами по редкоземельным элементам, он восклицал:

— Люблю уранщиков за их масштабы, а редкоземельщиков — за их редкость!

Игорь Васильевич Курчатов обожал всевозможные розыгрыши. Однажды он загримировал своего знакомого и целый день возил его по Москве, всюду представляя как важного иностранного гостя. Любопытно, что в подлинности иностранца ни у кого не возникло сомнений.

Когда на Семипалатинском полигоне готовились к испытанию первого в СССР ядерного заряда, там соорудили большую вышку, где день и ночь монтировалось сложное оборудование. Испытатели работали на высоте не менее 37 метров.

Однажды налетела мощная степная буря. Порывы ураганного ветра раскачивали вышку, грозя сбросить людей на землю. Вдобавок ко всему, где-то сорвало крышу, и она упала прямо на площадку башни. Только по счастливой случайности жертв удалось избежать. Однако очевидцы утверждали, что удар стихии впечатлил их не меньше, чем произведенный взрыв ядерного заряда.

Однажды утром, как обычно, Курчатов вышел из своего домика и направился к зданию института. Внезапно дорогу ему перебежала черная кошка. Академик тотчас же развернулся и пошел другой дорогой. Этот разворот великого ученого заметили молодые сотрудники:

— Игорь Васильевич, неужели Вы верите в приметы?

— Нет, конечно, не верю! Это антинаучно! Но вы знаете, — добавил приглушенным голосом Курчатов, — говорят, что черная кошка приносит несчастье даже тем, кто в это не верит. И мне не раз приходилось в этом убедиться!..

Славский и Курчатов искренне ценили и уважали друг друга. По всем главным вопросам они приходили к соглашению. Но иногда между ними вспыхивали полушутливые ссоры.

— Кто здесь генерал? — вопрошал Славский. — Я генерал!

— Нет, это я генерал! — не сдавался Курчатов.

Впрочем, такая перепалка всегда заканчивалась дружеским рукопожатием.

В середине 1960-х годов начальник технологической лаборатории на СКХ писал кандидатскую диссертацию «О дислокациях, возникших в германии при облучении в ядерном реакторе». Машинистка, не знавшая, что германий — это химический элемент, слово «германии» напечатала с заглавной буквы. Фраза приобрела зловещий оттенок.

Инженеры вовсю потешались над наивностью сотрудницы, давясь от хохота. Однако безопасникам такая неосведомленность машинистки была как бальзам на душу: младший персонал не опасен, пока не знает подобных слов.

Юлий Борисович Харитон по своей натуре был исключительно штатским человеком. Но как научный руководитель КБ-11 он имел воинское звание и на официальные приемы, в том числе и за границей, вынужден был надевать офицерскую форму. В ней знаменитый ученый выглядел довольно забавно. Очевидцы вспоминают, что мундир висел на нем мешком, а большая не по размеру фуражка держалась на голове только благодаря оттопыренным ушам ученого.

Однажды два знаменитых физика-теоретика Игорь Евгеньевич Тамм и Михаил Александрович Леонтович принимали у студента Сахарова экзамен по теории относительности. Не слишком удовлетворившись ответом, они поставили Сахарову тройку.

Среди ночи совестливый Тамм позвонил Леонтовичу:

— Слушай, за что мы влепили этому Сахарову тройку? Он же все правильно говорил, а мы его не поняли. Это нам с тобой надо ставить тройку, а не ему! Встречусь-ка я с ним еще раз!

Так Сахаров стал учеником Тамма. Как говорится, не было бы счастья, да…

В конце 1942-го года украинские партизаны подстрелили немца, в кармане которого обнаружились документы, что убитый фашист вел разведку урана на оккупированной территории. Видимо, немцы пронюхали, что на территории Украины имеются залежи урана. Однако их поиски, судя по всему, не увенчались успехом. Месторождения урана были открыты советскими специалистами только в 1945 году.

Рассказывают, что когда Якова Борисовича Зельдовича избрали академиком, в Арзамасе-16 на банкете знаменитому физику подарили черную академическую шапочку и плавки. На шапочке была надпись «Академия Наук СССР», а на плавках — «Действительный член».

Первый директор Навоийского горно-металлургического комбината Зарап Петросович Зарапетян, построивший в пустыне красивейшие города Навои, Учкудук и Зарафшан, был человеком исключительной энергии и настойчивости. Его забота о людях стала легендой.

Однажды вместе с группой из трех специалистов Зарапетян оказался в отдаленном районе, отрезанном сошедшим селем. Нужно было попасть в Навои, но последний поезд туда уже ушел. Тогда Зарап Петросович отправился домой к начальнику станции и попросил выделить паровоз. Начальник активно сопротивлялся, но настойчивость Зарапетяна взяла верх. И вскоре специалисты, стоя в кабине машиниста, с ветерком мчали в Навои.

Город Саров, где создавалось ядерное оружие, в целях конспирации не раз переименовывался. Одно время он назывался Москва-Центр 300, потом — Арзамас-75 и наконец Арзамас-16. На несколько лет ему давали название Приволжская контора. В те годы секретные донесения об испытаниях оружия звучали так: «Ремонт тракторов в Приволжской конторе закончен».

В годы, предшествующие первым испытаниям ядерного оружия, под руководством Харитона были развернуты уникальные теоретические и экспериментальные исследования экстремальных свойств материи. Первоначально методы исследования были весьма несовершенны. Например, оценка мощности выполнялась в двух вариантах — «К» и «Д», над которыми ученые откровенно посмеивались. Ходила шутка, что вариант «К» взят с потолка, а вариант «Д» найден в Бороде.

Начальник и главный конструктор ОКБМ Игорь Иванович Африкантов в своей речи нередко прибегал к образным выражениям. Однажды, поясняя подчиненным необходимость строгой секретности, он рассказал анекдот:

— Дама в лондонском зоопарке, показывая зонтиком на гиппопотама, спрашивает у смотрителя: «Это самка или самец?». «Мадам, — отвечает смотритель, — этот вопрос может интересовать только другого гиппопотама, а он и так знает».

Академик Лев Андреевич Арцимович как-то раз спросил у коллег:

— Знаете, почему я люблю научную деятельность? Да потому, что научная деятельность — это способ удовлетворять свое собственное любопытство за государственный счет!

Специалист-ядерщик отправился в командировку на объект №817. Ему объяснили, как туда добраться:

— В Кыштыме возле церкви стоит крытая машина, она и довезет до места.

Приехав в Кыштым, командированный спросил у первой встречной старушки:

— Бабуля, где у вас церковь?

— Пойдешь, увидишь крытую машину, которая возит людей на атом, дак там же и церковь будет, — охотно ответила старушка.

Графит, имевшийся в нашей стране, оказался непригодным для использования в атомных реакторах — в нем было много примесей. Лаборатория №2 (Курчатовский институт), где велись работы с графитом, довела до Московского электродного завода жесткие требования к качеству продукта.

Директор завода недоумевал:

— Зачем вам такая дьявольская чистота графита?!

Сотрудники Лаборатории № 2 не имели права раскрыть государственный секрет. И тогда на заводе решили, что Курчатов из графита делает алмазы.

В Институте ядерной физики АН СССР шла защита кандидатской диссертации. Заседание вел директор Института Андрей Михайлович Будкер. Здесь же присутствовали ученые-математики. Защита произвела на них сильное впечатление. Один из математиков воскликнул:

— Если у физиков это называется кандидатской диссертацией, то что же в таком случае у вас считается докторской?!

— То же самое, но диссертант должен быть постарше, а диссертация похуже, — незамедлительно ответил Будкер.

Директор КБ-11 Павел Михайлович Зернов приехал на площадку, где проводились взрывные эксперименты. Проверив состояние дел, он спросил: — Что вам еще нужно, чтобы сократить сроки пуска установки?

— Килограммов полтораста касторки, — ответил начальник площадки.

— Слабительное? — прищурился Зернов.

Через двое суток самолетом из Болгарии прибыла бочка превосходного касторового масла весом 200 килограммов.

Куратор атомного проекта Лаврентий Павлович Берия поехал на Урал с проверкой объектов. Автомобильная дорога оказалась очень ухабистой. Берия мужественно терпел тряску, и лишь в конце пути сказал водителю:

— Первый раз ты меня везешь, как голой задницей по стиральной доске!

Накануне испытательного взрыва первой атомной бомбы Сталин вызывал на совещание главных создателей ядерного оружия. Пригласил и Харитона.

— У нас ведь только одна бомба? — попыхивая трубкой, спросил вождь.

— Одна, — ответил Юлий Борисович.

— Взорвем ее, и у нас ничего не останется. Нельзя ли из этого заряда сделать две маленькие? Чтобы одна осталась в запасе.

— Нельзя, иначе обе не взорвутся.

Сталин внял этому доводу. Впрочем, вскоре в нашей стране накопился более чем достаточный запас ядерных боеголовок.

Математик Израиль Моисеевич Гельфанд отличался неуравновешенным характером, был груб с окружающими и умудрился со многими испортить отношения.

Однажды ученик Гельфанда сказал ему:

— Израиль Моисеевич, я понял, почему вы почетный член многих академий мира, а у нас — не академик!

— Почему?

— За границей еще не знают, какой вы хам!

Начальник строительства объекта №817 (комбинат «Маяк») Михаил Михайлович Царевский слыл человеком кипучей энергии и, будучи в гневе, обильно насыщал свою речь нецензурными выражениями. Но отношение к собеседнику он умел выразить и без слов — своей манерой здороваться. Если он был доволен, то протягивал всю пятерню. Если не особенно, то совал два, а то и один палец, становясь к собеседнику вполоборота.

Как-то академик Игорь Васильевич Курчатов и куратор атомного проекта генерал-полковник Борис Львович Ванников собрались на охоту. В подсобном вагончике стояли калоши Ванникова. Курчатов, обожавший розыгрыши, подмигнул своему шоферу:

— Прибей-ка эти калоши гвоздями к полу!

— Да вы что, — ужаснулся шофер. — Посадят!

Тогда Курчатов собственноручно прибил калоши. Обнаружив это, Ванников проворчал:

— Все шутишь, Борода?

— С чего ты взял, что это я?

— А кто еще посмеет тронуть калоши Ванникова!

Курчатов дал задание группе молодых ученых — составить план разработки термоядерной реакции. После нескольких дней жарких обсуждений и споров план был готов, и молодежь принесла его академику.

— Шорох орехов, — сказал Игорь Васильевич, пробежав глазами план. — Не знаете, что такое шорох орехов? Сидит грузин, торгует орехами за ту же цену, за которую их купил. «Какой смысл так торговать?» — спрашивают его. «Люблю шорох орехов!». Вот и у вас получилось то же самое.

И отправил план на доработку.

В одной из лабораторий Курчатовского института молодые ученые самозабвенно занимались опытами. К ним заглянул известный ядерный инженер Владимир Иосифович Меркин:

— Что за грязь вы здесь развели, что за бардак? Забыли, что порядок — основа безопасности?!

С этими словами Меркин схватил стакан с какой-то грязной жидкостью и выплеснул его в раковину. Раздался оглушительный взрыв, комнату затянуло дымом.

Оказалось, что в стакане был натрий в керосине, который взрывается при взаимодействии с водой.

Академик Андрей Михайлович Будкер не утруждал себя лишними церемониями. Однажды он ворвался в лабораторию доктора физико-математических наук Анатолия Михайловича Стефановского, где кипела работа коллектива ученых, и с порога закричал:

— Толя, вы мне нужны!

— Надо бы здороваться, когда входите, — заметил Стефановский.

— Если, Толя, я с вами не здороваюсь — это значит, я с вами никогда не расстаюсь, — отпарировал Будкер.

Как-то раз на территории ремонтно-механического завода комбината «Маяк» произошла кража: воры увезли два десятка новеньких тачек «Рикша». Начальник котельного цеха Эдмунд Гугович Петер, человек уравновешенный и обстоятельный, отправился сообщить об этом директору завода. Пока он неторопливо шел по двору, директор успел узнать об инциденте и встретил Петера разъяренным возгласом:

— Я посажу тебя, фашист, в тачку и увезу отсюда прямо в тюрьму!

Эдмунд Гугович терпеливо выслушал все угрозы директора и спокойно сказал:

— Я как раз шел вам об этом доложить.

К этому времени директор остыл. Так выдержка и самообладание Петера спасли его от жестокого наказания.

Академик Курчатов и знаменитый конструктор ядерных реакторов Николай Антонович Доллежаль встретились в конце 40-х годов. Началось их сотрудничество по созданию первого в нашей стране промышленного реактора.

Когда реактор был уже сконструирован, построен и испытан, Курчатов пригласил Доллежаля к себе на обед.

— А ведь мы с вами знакомы еще с тридцатых годов, — лукаво улыбнулся академик.

— Не может быть!

— Да мы тогда вместе играли в теннис в Доме ученых. Но я в то время был без бороды, вот вы меня и не узнали!

Работая над конструкцией уран-графитового реактора на медленных нейтронах, Николай Антонович Доллежаль столкнулся с серьезной проблемой. Предполагалось, что урановые и графитовые стержни будут располагаться в металлическом корпусе горизонтально: именно такую конструкцию брали за основу и другие создатели реакторов. Но Доллежаля беспокоило, что хрупкие стержни при их выдвижении будут подвержены сильной деформации и станут попросту ломаться. Он мучительно искал способ укрепить стержни.

Однажды, сидя на каком-то совещании, Николай Антонович машинально крутил в руках коробок спичек. И тут его озарила гениальная идея: стержни в корпусе должны располагаться не горизонтально, а вертикально! Так простой коробок спичек помог конструктору решить одну из главных проблем уран-графитовых реакторов.

На одной из атомных электростанций старший электрик щита управления, не расслышав команды начальника смены, понял слово «шестой» как «холостой», означающее остановку станции полностью. Электрик принялся обеими руками поворачивать ключи на щите. История могла бы стать драматической, если бы начальник смены, почуявший неладное, не бросился со всех ног исправлять положение. Через несколько секунд авария была предотвращена.

На II Международной конференции по мирному использованию атомной энергии в Женеве советские ядерщики представили большую выставку своих достижений. Среди экспонатов был макет уран-графитового реактора с натриевым охладителем. Еще на стадии проектирования обнаружилось, что недостатки в таком реакторе будут превалировать над достоинствами, и работу над ним прекратили. Однако макет был хорош по некоторым конструкторским решениям, и его включили в экспозицию.

Американцы не поверили в бесперспективность такого реактора: темнят, мол, русские. Вернувшись домой, они построили уран-графитовый реактор с натриевым охладителем. Увы, вскоре его пришлось остановить из-за низкой эффективности.

Создатели атомной бомбы в разговоре между собой применяли условные обозначения, понятные только им самим. Основной заряд называли «изделие» или «мотор», заряд из активных материалов — «поршень» или «роза». А сами заряды обозначались как «шестерка» или «сороковка».

Условные имена давали и руководителям проекта. Харитона называли по инициалам — Ю. Б., Терлецкого — Тер, Гречишникова — Греча, А.Д. Сахарова тоже по инициалам — Адя. Были и шутливые прозвища: руководителя аэродинамиков и баллистиков Василия Петровича Николаева величали Василием Спиртовичем.

Главный конструктор ядерного оружия Николай Леонидович Духов обожал рабочую смекалку. Как-то раз возникли проблемы в одном из узлов изделия. Инженеры и ученые долго сидели над чертежами, но дело не сдвигалось с мертвой точки.

Между тем рабочие цеха нашли простое и эффективное решение задачи. Об этом доложили Духову.

Маленький, толстенький Николай Леонидович примчался в цех и, заложив руки за голову, пустился в русский пляс между станков. При этом он восторженно повторял:

— Ах вы, рабочие! Ах вы, сукины дети!

Группа ядерщиков идет по Арзамасу-16. Навстречу — будущий академик Сахаров с авоськой, доверху набитой денежными купюрами:

— Друг машину покупает, я ему даю взаймы.

— А почему деньги такие мелкие?

— Какие в банке выдали.

— А мы подумали, Адя, что ты на паперти побирался!

Выдающийся конструктор атомных реакторов Николай Антонович Доллежаль любил играть в шахматы. Даже о своей работе он рассказывал так:

— Утром подхожу к одному кульману, потом ко второму, третьему, к десятому. И везде нужно разобраться, принять правильное решение. Это похоже на сеанс одновременной игры в шахматы.

И с улыбкой добавил:

— Только я никому не ставлю мат. Ведь мы работаем на общее дело.

За свой героический труд советские ядерщики получали высокие государственные награды. Но афишировать эти награды было нельзя из-за секретности службы.

Получив очередной орден, конструктор атомной бомбы Николай Леонидович Духов прокомментировал его так:

— Полюбуешься на него пять минут — а потом засунь себе куда хошь. На груди-то его не поносишь…

Однажды Духов показал коллегам идущий по улице трактор с брезентовым верхом:

— Это первый послевоенный трактор. Меня уговорили его сконструировать как временный. Но вот уже пять лет прошло, а его всё ещё производят. Не думают, каково трактористу в брезентовой кабине! Увы, нет ничего более постоянного, чем временное!

Академик Яков Борисович Зельдович выдвинул и реализовал множество гениальных идей в самых разных отраслях знаний. Зарубежные ученые даже сомневались, что такое под силу одному человеку.

— Давайте наконец покажем им Зельдовича живьем, — предложило руководство отрасли. — Пусть увидят его, пощупают и убедятся, что он реально существует, а не является коллективным псевдонимом большой группы активно работающих советских физиков.

Академик Сахаров обладал уникальной интуицией и часто предвидел результат сквозь сложнейшие формулы.

Однажды Зельдович рассказывал о своей новой работе по астрофизике, выкладывая многоступенчатые теоретические построения и громоздкие формулы. Аудитория напряженно слушала, пытаясь уследить за ходом мысли ученого. И тут неожиданно прозвучала реплика Сахарова: оказывается, он уже «увидел» ожидаемый результат.

Докладчик досадливо умолк и посетовал:

— Вы бы погуляли часок, Андрей Дмитриевич, а мы к тому времени, возможно, доберемся до вашего решения.

В Институт ядерной физики Сибирского отделения АН СССР, основателем и первым директором которого был профессор Андрей Михайлович Будкер, часто приезжали гости — отечественные и зарубежные. Они живо интересовались деятельностью института, и Будкер показывал новые достижения.

Как-то один из гостей спросил:

— А вы занимаетесь здесь голографией?

Будкер еще не знал этого термина. Он секунду помедлил и с достоинством ответил:

— Нет, голографией мы занимаемся только дома.

Академик Курчатов живо интересовался техническими новинками. Однажды ему показали манипулятор, позволяющий вести сборку приборов в высоком вакууме — детище уникального мастера Канунова.

Чтобы лучше рассмотреть устройство, Курчатов нагнулся, и голова его оказалась внутри манипулятора. К несчастью, тут же пришел в действие автоматический пинцет устройства, с помощью которого можно было захватывать детали, и вцепился Игорю Васильевичу в бороду.

Академик отпрянул, оставив в пинцете несколько волосков своей бороды. Эти волоски как драгоценную реликвию Канунов сохранил на всю жизнь.

Разработчик ядерного оружия Аркадий Адамович Бриш был человеком неистощимой, неуемной энергии. Его коллеги даже ввели единицу деловой активности — «один Бриш». Поскольку это была недосягаемая величина, пользовались в тысячу и в миллион раз меньшими единицами — «милли-Бриш» и «микро-Бриш».

Когда комбинат № 817 переименовали в химкомбинат «Маяк», министр Средмаша Славский не без удовольствия заметил:

— Удачно законспирировали! Колхоз «Маяк», артель «Маяк» и химический комбинат — «Маяк».

— Наши расшифровывают вот как: «Маяк» — Мощный Атомно-Ядерный Комбинат.

— И так недурно, — согласился Ефим Павлович.

Молодые ядерщики КБ-11, проводившие работы с радиоактивными веществами, каждый вечер должны были сдавать лабораторию коменданту военизированной охраны. Медлительного начальника приходилось ждать часами. В это время сотрудники развлекались тем, что ловили мух на окнах и складывали их в кучку.

— Это что? — сурово спросил комендант.

— Мухи.

— Дохлые?!

— Уже подохли … от радиации.

Коменданта как ветром вымело. Больше он не приходил в лабораторию — посылал своих помощников.

Знаменитый физик Вениамин Аронович Цукерман занимался фотохронограммой взрыва больших зарядов. Однако при взрывах хронограф повреждался. Чтобы спасти высокоточный дорогой прибор, потребовалось обыкновенное зеркало.

Именно такое, подходящее по размерам зеркало висело в местной парикмахерской. Ученый обратился к парикмахеру:

— Ионыч, дай мне для испытаний одно зеркало, у тебя их три!

— Когда вернешь?

— Никогда, оно разобьется при взрыве.

Прижимистый Ионыч разгневался. И лишь после доводов о важности государственного задания он сварливо сказал:

— Забирай! Но бриться сюда больше не приходи!

После этого Цукерман целый год брился дома, пока сердце сурового парикмахера не смягчилось.

Излюбленным видом отдыха специалистов комбината «Маяк» были поездки в лес на охоту. Приятно побродить с ружьем, пообщаться в неформальной обстановке, а то и удивить товарищей своими трофеями! И вдруг приказом главка охота была запрещена.

— В чем дело? — горевали ядерщики. Обратились в главк.

— На вас поступила жалоба от местного населения, — сурово сказал начальник, — что вы, как помещики, ордами скачете по лесам и полям со своими борзыми собаками. Это позор для всей отрасли!

— Что за чушь! Нет у нас никаких борзых!

— А мне без разницы! Приказ для всех!

Впрочем, через какое-то время запрет на охоту был снят, и ядерщики снова предались желанным развлечениям.

На одном из совещаний в КБ-11 главный конструктор ядерного оружия Николай Леонидович Духов жестоко отругал своего подчиненного, не дав ему сказать ни слова в свое оправдание.

Когда совещание окончилось, опозоренный инженер зашел к Духову в кабинет, но не успел и рта открыть, как начальник вновь обложил его отборной бранью.

Оскорбленный сотрудник удалился за дверь, развернул чертеж, держа его как плакат, и стал ждать. Наконец Духов вышел.

— Я не виноват, вы сами подписали чертеж. Видите подпись?!

— Вижу, — ответил Духов. — Что теперь, задницу тебе облобызать прикажешь?

В конце 1940-х годов на советском атомном проекте работали немцы, прибывшие из побежденной Германии. Среди них были не только ученые и инженеры, но и представители рабочих профессий — монтажники, наладчики, стеклодувы.

Многие немцы были молоды, и наши девчата засматривались на статных голубоглазых парней — флиртовали, заводили романы и даже выходили за них замуж. Руководство сочло это опасной тенденцией. Для предотвращения утечки секретной информации с девушками была проведена воспитательная работа, которая возымела свое действие: наши невесты перестали искать женихов среди зарубежного контингента.

Разработчик ядерного оружия Аркадий Адамович Бриш отдыхал у себя в саду, лежа в гамаке. На нем был роскошный немецкий халат. Кто-то позвал его, и Бриш, скинув халат, отлучился в дом.

В это время по улице проходила колонна заключенных. Несколько зэков перемахнули через высокий забор и обчистили сад Бриша. Когда ядерщик вернулся к месту отдыха, халата там уже не было. Заодно воры унесли и гамак.

После взрыва на объекте Б химкомбината «Маяк» в 1957 году встала задача эвакуации людей из окружающих населенных пунктов. Часть населения составляли башкиры, не говорившие по-русски, поэтому все распоряжения передавались им через переводчика. А в качестве переводчика привлекли местного парикмахера. Каждый раз он начинал так: «Этот клиент рекомендует…», «Этот клиент говорит…», «Этот клиент требует…». И башкиры беспрекословно слушались.

Глава Минсредмаша Славский отличался не только могучим телосложением, но и бурными эмоциями. Встречая академика Харитона, он хватал маленького, щуплого Юлия Борисовича в охапку и, как ребенка, поднимал на руки. Однажды, громогласно распекая начальника объекта за какую-то оплошность, он бросил на землю свою шапку и принялся яростно топтать ее ногами.

Академика Андрея Михайловича Будкера пригласили посетить одну из ядерных лабораторий США, где работал его знакомый коллега. Чтобы порадовать друга, Будкер приготовил ему подарок — невыделанную шкуру сибирского медведя. Знаменитый физик побаивался, не задержат ли его на таможне. Однако шкура так воняла, что таможенник, открыв сумку, сразу же захлопнул ее и даже не взял с Будкера пошлины.

Институт «Атомпроект» в Ленинграде (С.-Петербург) решено было построить за городом. В проектировании и строительстве здания с энтузиазмом участвовал молодой архитектор Михаил Ильич Левин. И хотя работы велись в обстановке строжайшей секретности, общительная тетушка архитектора рассказывала всем, что «Миша строит нечто грандиозное, откуда подземный ход ведет прямо в Смольный». Слухи распространились довольно быстро, и когда к «Атомпроекту» пустили трамвай, кондуктор объявляла: «Остановка «Секретный институт».

Академик Аркадий Бейнусович Мигдал и директор Института ядерной физики Сибирского отделения АН СССР Андрей Михайлович Будкер любили подшучивать друг над другом. Однажды на банкете Мигдал произнес в честь Будкера тост:

— Были два попугая. Первый умел петь, плясать и играть на гитаре и стоил дешево, тогда как второй ничего не умел, но стоил в два раза дороже. Почему, спросили продавца. Он ответил, что это художественный руководитель первого попугая. Предлагаю тост за художественное руководство Института.

Будкер не растерялся:

— Принимаю этот тост, потому что я десять лет учился руководить у профессора Мигдала.

Работавший на ядерном проекте военный инженер Кауфман, приветствуя, непременно козырял и на все вопросы отвечал: «Так точно».

Однажды руководитель ядерного проекта Борис Львович Ванников проводил оперативное совещание с военными. Ставя перед генералами важные задачи, Ванников воскликнул:

— Что мы здесь, дураки собрались, что ли?!

— Так точно, — отчеканил Кауфман.

Молодые сотрудники ВНИПИЭТ обожали розыгрыши. Однажды в коллектив пришел новичок. Коллеги тотчас же его спросили:

— Тебе выдали оружие?

— Нет, — растерялся молодой человек. — А зачем?

— Мы все здесь с оружием! Видишь, носим футляры, чемоданы, тубусы. А в них — винтовки, гранатометы. Проси, чтобы тебе выдали винтовку. А то дадут миномет — намучаешься с ним!

— А у кого просить?

— У группового инженера.

Новобранец обратился к инженеру. Руководитель поверх очков пристально посмотрел на него:

— Парень, ты психически здоров?!

Ответом ему был дружный смех сослуживцев.

В середине 40-х годов в Средней Азии были разведаны месторождения урана. Однако урановые руды залегали в горах на высоте от одного до двух километров, и туда не было никаких дорог. К рудникам прокладывались тропы. Первые тонны руды вывозились на завод в мешках, навьюченных на ишаков и лошадей.

Завод №817 (комбинат «Маяк») начинали строить на пустом месте. Для размещения первых партий строителей использовались животноводческие постройки подсобного хозяйства Теченского рудоуправления. Эти помещения были очищены, утеплены, и в них разместили двухъярусные деревянные нары. В гусятнике был оборудован медицинский пункт.

Директором деревообделочного предприятия на заводе №817 был назначен Моисей Михайлович Пуд. Через три года выяснилось, что он является наследником крупного состояния в США. Моисей Михайлович отказался от наследства в пользу государства, но вынужден был покинуть свой пост и уехать в другой город.

В 1920 году будущий знаменитый химик Николай Семенов в компании друзей заявил:

— Открытий на наш век хватит! Вот Юлий, — он показал на своего помощника, студента-первокурсника, — лет через десять–двадцать такое откроет — самому Эйнштейну не приснится.

Все приняли это за шутку. Однако через два десятилетия Юлий Харитон в соавторстве с Зельдовичем опубликовал расчет цепной реакции ядер урана.

Прошли годы. Однажды ученые затеяли спор, кто первым начал разрабатывать ядерное оружие — французы, англичане или немцы, в 1939 или 1940 году.

— Лично я начал в 1927–м, — скромно вставил Харитон.

Курчатов обожал розыгрыши и любил подшутить над коллегами. Однажды в Академии наук сильно затянулось заседание, дело близилось к ночи. Игорь Васильевич, раздосадованный говорливостью академиков, вышел в «предбанник» и попросил своего охранника:

— Слушай, Митяй, сгоняй–ка в буфет и набери побольше пробок от шампанского.

Охранник удивился, но принес пару пригоршней. Курчатов проскользнул в раздевалку и рассовал пробки по карманам пальто академиков:

— Пусть жены заподозрят, чем их мужья по ночам занимаются!

В одном из главков Минсредмаша работал некто Пилюгин. Готовя в правительство деловое письмо, он написал его на пяти страницах.

Министр Славский прочитал, вызвал автора к себе. Пилюгин приходит, сел на стул, сидит. А Славский работает, не обращая на него внимания. Наконец оторвался от бумаг:

— Как фамилия?

— Пилюгин.

— А я думал, ты Достоевский. Пять страниц накатал, кто это будет читать?! Сократи до двух!

Куратор ядерного проекта Лаврентий Павлович Берия прибыл на Урал, на строящийся объект. Осень, холод, грязища, бездорожье. Никакого жилья кроме бараков. На закладке фундаментов работают заключенные.

Инженеры со страхом ждали сурового главу НКВД. Берия в своем черном кожаном плаще с трудом вылез из автомобиля и схватился за поясницу: растрясло в дороге. «Посадит!» — похолодели инженеры.

На ночлег высокого гостя определили в лучший барак. Как только Лаврентий Павлович лег, под ним рухнула старая кровать. «Расстреляет!» — обомлели инженеры.

Утром оказалось, что заключенные сперли у Берия его черный кожаный плащ. «Расстреляет всех!» — ужаснулись инженеры.

Однако Берия никого не расстрелял. Вернувшись в Москву, он велел обеспечить работникам объекта усиленное питание и послал туда новую мебель.

Калининская АЭС начинала строиться зимой 1973 года. Тогда в штате было всего два человека — директор АЭС и техник по документации, молодая девушка по имени Вера. Под контору отвели ветхую избушку.

Директор уехал по делам в Москву, дав Вере наказ:

— Сторожи контору, топи печь, получай на почте корреспонденцию.

Корреспонденция приходила мешками, и Вера возила ее с почты на санках, складывая в угол избенки.

Наконец прибыл первый специалист — инженер по строительству. Вера в телогрейке, валенках и лисьей шапке как раз топила печь. Заглянув в дверь, шокированный инженер испуганно произнес:

— Мне сказали, что Калининская АЭС — здесь!

— Здесь, — подтвердила девушка, ловко орудуя кочергой. — Где же ей еще быть!

Многолетний ректор МИФИ Борис Николаевич Оныкий в молодости возглавлял институт повышения квалификации Минсредмаша. Начинающий преподаватель слегка робел: в аудиториях сидели столпы ядерной науки и техники. К примеру, старостой в одной группе был Анатолий Петрович Александров, в недалеком будущем президент Академии наук.

Слушатели в своих отзывах написали, что полезными для них оказались 50 процентов занятий. Оныкий приуныл. Что скажут в ЦК! Небось не похвалят, что ради такого ничтожного результата больших людей отвлекли от дела!

К нему подошел Александров:

— Чего такой грустный?

— Теперь меня с работы выгонят. Вы написали, что пользы всего 50 процентов…

— Ну, ты и нахал! — изумился Александров. — Человечество десятки лет работало, чтобы повысить КПД от 12 процентов у паровоза до 40 у тепловоза, а тебе мало 50 процентов! Запомни: социальная машина не может иметь коэффициент полезного действия больше, чем тепловоз!

В начале 70–х годов выпускник вуза приехал работать на Чепецкий механический завод. Желая блеснуть в цеху своими познаниями, он начал рассуждать о производимых здесь уране и цирконии.

Вдруг летит к нему на всех парах пожилая работница, какая–то бабулька. И ну давай его веником охаживать:

— Где ты, сатана, слов таких набрался! Как язык у тебя не отсох!

Парень понять не может, в чем дело. Выручил начальник цеха, отвел его в сторону:

— Слов «цирконий» и «уран» никогда больше не говори: они под запретом. Говори так: М–20 или М.

И вздохнул:

— Чему вас только учат? Вот уж верно: студент — находка для шпиона!

Молодую сотрудницу направили на работу к академику Курчатову. Девушка явилась чуть свет и с волнением ожидала Игоря Васильевича в его приемной. Наконец академик появился и широко распахнул дверь своего кабинета.

Девушка ахнула и чуть не выронила сумочку: в глубине кабинета стоял Сталин — во френче и с трубкой.

— Не бойтесь, это всего лишь портрет, — успокоил ее Курчатов. И с гордостью добавил:

— Но как живой!

Авиаконструктор Туполев объясняет министру систему радиационной защиты атомного самолета. Министр:

— Не понял, давай попроще!

— Ну, например: зима, мороз 30 градусов, выходишь на летное поле, а у тебя ширинка расстегнута. Что будет?

— Так бы сразу и сказал!

На Семипалатинском полигоне идут испытания нового реактора. Ночью в квартире Александрова раздается звонок:

— Анатолий Петрович, у нас проблема — вода в реакторе пенится!

— А где брали воду?

— На местном мясокомбинате.

— Поздравляю, вы сварили бульон!

Близился 70–летний юбилей академика Александрова. Как пережить это испытание, ведь на банкете придется со всеми пить! Знаменитого ученого посетила блестящая идея: выпустить к праздничному столу своего двойника.

На эту роль он уговорил двух человек. «Мосфильм» загримировал добровольцев «под Александрова».

Юбилей удался на славу, однако гости проснулись с головной болью.

— Весь вечер пили с юбиляром, — оправдывались они. — Куда ни пойдешь — всюду Александров с рюмкой. И как ему здоровья хватает!

Добыча урана в СССР была строго засекречена. Подробностей не знали даже высокопоставленные чиновники Минсредмаша. Один из таких руководителей принимал американскую делегацию.

— В каких местах вы добываете уран? — спросили гости.

— Да повсюду, страна–то у нас большая!

Американцы подошли к карте:

— По данным нашей спутниковой разведки — здесь, здесь и здесь.

— Перепутал ваш спутник, — сказал руководитель, провожая делегацию. А потом радостно потер руки:

— Наконец–то и я знаю, где добывают уран!

Знаменитый конструктор первой атомной бомбы Николай Леонидович Духов мог устроить нерадивому сотруднику страшный разнос. Как–то он ворвался к одному инженеру и в ярости сунул ему чертеж:

— Что за хрень ты здесь спорол?!

И тут же обложил подчиненного трехэтажным матом.

— Да это не мой чертеж! — взмолился инженер.

— Не твой? — остыл Духов. — Ну, извини, дружище, давай я тебя в щечку поцелую!

И добавил:

— А ведь и ты мог бы такую хрень спороть!

Духову принесли на подпись документы. Он просмотрел их и отшвырнул:

— Кто придумал такую чушь?!

— Ваше распоряжение, Николай Леонидович! Вот и резолюция ваша!

— Моя, — признал гениальный конструктор. — Вот ведь, сначала забиваешь гвозди в дерьмо, а потом сам же их зубами и вытаскиваешь!

Духов проводил совещание, на котором заслушивалось рацпредложение молодого инженера. Рационализатор долго и нудно излагал свою идею.

— Давай быстрее, — поторопил его Духов. — Каков экономический эффект?

Инженер стал нудно и долго рассказывать об экономическом эффекте.

— Короче говоря, — перебил его знаменитый конструктор, — это как выпить ведро простокваши: прибавляет три минуты жизни.

Его слова потонули в общем хохоте.

Дочь Духова Зоя решила поступать во ВГИК. Отец был категорически против: он хотел, чтобы дочь училась в университете.

— Не поступишь в университет — умру от инфаркта, — пригрозил Духов. Он лег в постель и прикинулся больным.

Зоя испугалась и поступила в университет. Николай Леонидович тут же выздоровел и отправился на работу.

На строящийся химкомбинат большими партиями приходило оборудование. Грузчиков не хватало, поэтому на разгрузке трудились инженеры, ученые и другие специалисты.

Однажды бригада «элитных» грузчиков ворвалась к начальнику разгрузки:

— Пришел вагон с отравляющими веществами!

— Такое мы не заказывали, — насторожился начальник. — С чего вы взяли?

— Характерный для ОВ запах яблок!

Начальник разгрузки поспешил на место происшествия, залез в вагон и через минуту выбрался наружу:

— Это партия хромовых сапог. Эх вы, наука! Сапоги надо чаще нюхать!

В Обнинской лаборатории работал немецкий ученый Карл Вайс. Однажды он попросил директора застрелить ворон, которые свили гнезда возле его дома.

— Они не дают мне спать и все время кричат: Карл! Карл!

Руководство пошло навстречу ценному работнику. Но даже снайпер с винтовкой не смог перестрелять всех ворон, и они продолжали издеваться над педантичным Карлом. Пришлось предоставить недовольному немцу другое жилье.

Главный теоретик термоядерного оружия Яков Борисович Зельдович в юности был очень непоседлив и, не желая учиться, устроился лаборантом в Институт механической обработки полезных ископаемых. Там пылкий юноша так и сыпал гениальными идеями. Это не понравилось директору института академику Иоффе, и он отправил Яшу в лабораторию Института химической физики, взамен получив оттуда масляный насос. «Меня обменяли на насос», — рассказывал всем Зельдович.

Через несколько лет Иоффе пригласил Зельдовича работать в своей группе.

— А насос вы вернете? — поинтересовался молодой ученый.

— Какой еще насос?!

— И это называется справедливостью, — вздохнул Зельдович, приступая к работе.

Сооружение реактора на быстрых нейтронах БН–600 на площадке Белоярской АЭС затормозилось на стадии монтажно–строительных работ. Руководители стройки обратились за помощью к первому секретарю Свердловского обкома КПСС, а им тогда был Б.Н. Ельцин. Он внимательно выслушал атомщиков и тут же отдал необходимые распоряжения.

Работа закипела, но тут выяснилось, что на стройке не хватает подсобных рабочих. Тогда Ельцин мобилизовал колхозников и послал их на объект.

Ядерщики были сражены. «Нас из года в год гоняют в колхозы, — говорили они, — наконец–то и колхозники пришли к нам на помощь!».

Когда Дмитрия Ивановича Блохинцева назначили директором ФЭИ, к нему прикрепили личную охрану — офицеров КГБ, которые должны были всюду следовать за ним, не спуская с директора глаз. Охранников в шутку прозвали «духами».

Однако Блохинцев доставлял «духам» немало неприятностей. Зимой он любил бегать на лыжах, и за ним было трудно угнаться. Как–то раз Дмитрий Иванович в сопровождении «духов» поехал в Женеву. Там его пригласили на прием в американское посольство. «Духов», естественно, туда не пустили. Целый вечер они торчали на улице, гадая, чем занимается Блохинцев в логове врага.

В 1955 году советские ядерщики впервые встретились с западными учеными на Женевской конференции. Выяснилось, что наши корифеи науки ничем не отличаются от западных коллег: тот же образ жизни, те же привычки, такое же чувство юмора.

В перерывах ученые оживленно общались. Вдруг над гулом толпы раздался возглас:

— Так и вы тоже из Бердичева?!

Это разговорились советский физик Фейнберг и директор Окриджской национальной лаборатории Вайнберг. Оказалось, что они не только земляки, но и дальние родственники.

Известный физик–ядерщик Олег Дмитриевич Казачковский, отдыхая в санатории, решил прочесть «Капитал» Маркса. Обратился в библиотеку, но там книги не оказалось.

Библиотекари страшно перепугались: такой идеологический просчет мог обернуться для них большими неприятностями.

— Маркс у нас есть, — уверяли они, — просто не на виду. Отдыхающие больше интересуются художественной литературой.

После долгих поисков книга была найдена: «Капитал» кто–то взял пять лет назад и не вернул…

Физик–экспериментатор Игорь Ильич Бондаренко был человеком всеобъемлющих познаний. Однажды он увлекся проблемами симметрии в органическом мире и обнаружил, что в природе имеет место левовинтовая симметрия.

— Даже поросячьи хвосты закручены влево! — восклицал ученый. Впрочем, развивать эту тему Бондаренко не стал.

После успешного испытания первой ядерной бомбы Спецкомитет при Совете Министров СССР обязал всех ответственных за последующий выпуск плутониевых изделий обеспечить их полное соответствие испытанным образцам. Представитель Спецкомитета Борис Львович Ванников грозился отдать под суд каждого, кто попытается изменить технологический процесс.

— Технологию нужно совершенствовать, — возражали инженеры.

— Только попробуйте! — отрезал Ванников. — Видите коврик у двери? Как он лежал, так и должен лежать! Рационализаторы — худшие враги стабильности производства!

В теплый весенний день Яков Борисович Зельдович лежал в кресле–качалке во дворе своей подмосковной дачи.

Заглянул сосед;

— Ну что, Борисыч, отдыхаешь?

— Нет, работаю, — ответил академик.

Вечером сосед зашел снова. Видит: Зельдович копает грядку.

— Ну что, Борисыч, работаешь?

— Нет, — усмехнулся академик, — отдыхаю!

Когда строился комбинат «Маяк», цех № 4 располагался в ветхом бараке. Здесь же помещалась контора предприятия, где хранились все секретные документы, доступ к которым был строго ограничен.

Однажды, проверяя состояние чердака, пожарный провалился сквозь прогнивший потолок и упал в контору. Так работник, не имевший допуска, невольно оказался среди секретных документов.

Президенту Академии наук СССР Анатолию Петровичу Александрову врачи посоветовали не есть мучного и сладкого.

— Сладкого мне не давай! — предупредил Александров охранявшего его офицера КГБ. Но однажды искушение взяло верх, и академик попросил охранника:

— Принеси–ка мне коробочку пирожных.

— Запрещено!

— Это кем же запрещено?!

— Президентом Академии наук.

— Ладно, не буду, — растерянно согласился Александров.

В лаборатории, которую во время войны возглавлял академик Игорь Васильевич Курчатов, обсуждались результаты измерения времени жизни нейтрона. Причем у наших испытателей время жизни нейтрона оказывалось больше, чем в аналогичных экспериментах зарубежных ученых.

Когда стали спорить, в чем причина расхождений, Курчатов улыбнулся, погладил бороду и иронически заметил:

— Очевидно, советский нейтрон крепше!

Павел Алексеевич Черенков открыл излучение, названное его именем, в тридцатилетнем возрасте. Более чем через 20 лет, в 1958 году Черенкову дали Нобелевскую премию. Академиком он стал уже в солидном возрасте — лишь в 1970 г.

И вот сидит академик на международном симпозиуме. Чуть не в каждом выступлении: черенковские счетчики, черенковские спектрометры, излучение Черенкова…

— Мне кажется, — говорит Павел Алексеевич на ухо соседу, — что все это относится не ко мне! Что где-то, когда-то жил другой Черенков, вот о нем все и говорят…

Академик Игорь Евгеньевич Тамм слыл среди коллег образцом чести. Они даже ввели единицу порядочности в системе советских научных ценностей — «тамм», тогда как на Западе такой единицей считался «бор» (в честь Нильса Бора). При этом один тамм здесь был равен одному бору там.

Выдающийся разработчик ядерного оружия Аркадий Адамович Бриш взаимодействовал со многими знаменитыми учеными: Альтшулером, Цукерманом, Зельдовичем.

— Сегодня познакомишься с Харитоном, — как-то сказали ему.

«Харитон! Наконец-то русское имя, — подумал Бриш. — Этакое избяное, нутряное!». Перед его мысленным взором возник образ дюжего бородача в лаковых сапогах и поддевке.

Но навстречу ему вышел тщедушный интеллигент в простой заштопанной рубашке.

— Юлий Борисович, — представился он. — А Харитон — моя фамилия.

Вот тебе и «избяное, нутряное»…

Один из создателей атомной бомбы академик Зельдович в расцвете своего таланта занялся астрофизикой и быстро стал мировым авторитетом. Однажды коллеги из Средмаша пригласили его прочитать лекцию о последних достижениях в этой области знаний.

Ученые-физики замерли в предвкушении знакомства с основами мироздания. Академик взял мел и поставил на доске точку:

— Представим, что это галактика.

Отойдя, Яков Борисович посмотрел на свою точку, окинул взглядом слушателей и поправился:

— Нет, пожалуй, вот так.

Вернулся к доске и сделал точку чуть покрупнее. Зал грохнул от смеха.

Один из создателей теории управляемого термоядерного синтеза академик Михаил Александрович Леонтович раскрыл студентам свой оригинальный творческий метод:

— Покупаю бутылку «Столичной» и зову знакомого водопроводчика Василия. Под водочку рассказываю Васе о своих исканиях. Вася физики не знает, зато у него большой житейский и технический опыт. Когда бутылка подходит к концу, Вася начинает давать мне советы, как решить возникшую проблему. Конечно, он несет бред, но именно бредовых мыслей часто не хватает, чтобы выдвинуть новые идеи в физике. Наутро мне остается только отбраковать 99 процентов сказанного Васей, а оставшийся процент оформить в открытие!

Академик Леонтович не любил пиджаки и галстуки: всюду ходил в простой клетчатой рубашке типа ковбойки.

Однажды он вместе с коллегами встречал делегацию из США, прилетевшую в Москву на симпозиум. Один американский профессор, получив багаж, стал искать носильщика. На глаза заморскому гостю попался Леонтович в поношенной ковбойке, и американец всучил ему тяжеленный чемодан.

Леонтович крякнул, но донес поклажу до академической «чайки». Американец сунул ему доллар. Когда машина тронулась, академик сел в другую «чайку» и поехал следом.

Заокеанский ученый был поражен, когда увидел, что его знакомый «носильщик» открывает симпозиум. В перерыве смущенный гость подошел к Леонтовичу с извинениями: простите, я вас оскорбил долларовой подачкой, давайте ее обратно…

— Нет уж, — гордо ответил Михаил Александрович. — Я этот доллар честно заработал!

Знаменитый ядерщик, президент Академии наук СССР Анатолий Петрович Александров был обаятельным светским человеком. Он умел бесподобно развлечь женское общество рассказами о своей бурной молодости.

Однажды Александров поведал дамам, как в годы гражданской войны, пробираясь в Киев, попал в плен к красным.

— Меня повели на расстрел, но комиссарша успела влюбиться в меня без памяти и помогла бежать.

— Поразительно! — воскликнули дамы.

— Ничего поразительного, — остановила их брюнетка бальзаковского возраста. — Это я была той комиссаршей.

И добавила прокуренным голосом:

— Но теперь, Анатолий Петрович, вам от меня не уйти!

Выдающийся конструктор ядерного оружия Николай Леонидович Духов был энергичным и эмоциональным человеком. Не моргнув глазом, мог обложить матом любого.

Коллеги деликатно указали ему на этот недостаток:

— Вы, Николай Леонидович, крупный руководитель, трижды Герой Социалистического Труда — не к лицу вам нецензурная брань…

— Знаю, — досадливо ответил Духов, — но все время забываю об этом.

— А вы памятку положите на видном месте.

— Верно, — согласился Духов. Крупными буквами написал на листке бумаги: «Не ругаться матом» и оставил на своем столе.

Вскоре он собрал совещание. Ученые и конструкторы затеяли жаркий спор: кричат, перебивают друг друга. Только Духов молчит. Уставился в стол и надувается, как шар.

— Николай Леонидович, выскажите свое мнение, — попросили коллеги.

— Что же я скажу, — взорвался Духов, размахивая памяткой, — если мне нельзя сказать ни слова!

Глава Средмаша Ефим Павлович Славский отличался могучим телосложением и отменным здоровьем. Однажды, когда ему было уже далеко за 80, ученые принесли ему на утверждение план развития отрасли.

— На сколько лет рассчитан план? — спросил Славский.

— На двадцать, Ефим Павлович.

— Та-а-к, — насторожился Славский. — Да ведь за двадцать лет вы все перемрете. А потом я один за всех отвечай!

В кабинете директора ядерного центра ВНИИТФ генерала Ломинского однажды раздался телефонный звонок.

— Георгий Павлович, на железнодорожной станции в Челябинске произошел мощный взрыв. Не ваш ли груз взорвался в вагоне?

— Челябинск цел?

— Цел.

— Значит, не наш.

Летом 1941 года будущий руководитель атомного проекта Борис Львович Ванников был арестован, сидел на Лубянке и уже успел дать признательные показания. И тут началась война. Подумав, Сталин решил сделать Ванникова наркомом боеприпасов.

Бориса Львовича привезли в Кремль, и он предстал перед «отцом народов».

— Товарищ Ванников, вы согласны стать наркомом? — спросил Сталин.

— Согласен, — ответил Ванников. — Таки где гарантия, что меня опять не посадят?!

— Хорошо, — изрек Иосиф Виссарионович, попыхивая трубкой. Взял листок бумаги и написал: «Считаю товарища Ванникова ни в чем не виновным, ему можно доверять. Сталин».

Ванников положил сталинскую расписку себе в карман и носил ее с собой до конца жизни.

Группа инженеров прибыла на строительство секретного завода. У ворот их встретил суровый майор с плакатом:

«Запомни эту пару строк:

работая, ты сокращаешь срок!».

— А что случилось? — заволновались инженеры. — Правительство урезало сроки выполнения задания?

— Плакат не для вас, — утешил майор, — а для работающих здесь заключенных.

В начале своей карьеры будущий академик Александров жил небогато, и денег в семье всегда не хватало. Однажды посыльный принес ему зарплату на дом. Анатолий Петрович радостно протянул руку к конверту, но жена опередила его:

— Толя, это на продукты.

— Дай хоть в руках подержать! — взмолился ученый.

Посыльный посочувствовал:

— Вы много работаете, просите у начальства прибавку жалования.

— Будешь просить, — горестно сказал Александров, — еще и эти отберут.

Новой секретарше Курчатова нелегко было привыкнуть к причудам академика. Однажды он распорядился:

— Пригласите ко мне Иван Иваныча и Савку.

Таких людей секретарша не знала. Выбежала в коридор, навстречу ей физик Фейнберг.

— Савелий Моисеевич, подскажите, где найти Ивана Ивановича — его вызывает Курчатов.

— Иван Иванович — это, вероятно, Исай Исидорович Гуревич.

— Вот спасибо! Еще нужен какой-то Савка…

— А какой-то Савка — это, безусловно, я, — развел руками Фейнберг.

Четверо студентов защищали дипломы по ядерной тематике. Хотелось блеснуть не только знаниями, но и солидностью вида: ведь в комиссии — сам Александров!

Но пиджак для солидности был только у одного из друзей. Договорились надевать его по очереди: защитился — передай другому.

Все шло гладко. И вот защищается последний. Александров долго смотрит, трет лоб и наконец задумчиво говорит:

— У меня такое впечатление, что этот пиджак я где-то уже видел…

Идет испытание одной из первых ядерных установок. Из главка прибыл проверяющий — мужчина упитанный, с избыточным весом.

— Подойдите ближе, — предлагает ему ученый. — Видите, как сразу усилилась реакция: счетчик буквально захлебывается!

— А в чем причина?

— Нейтроны отражаются от ваших, извиняюсь, жировых отложений, поэтому и возрастает коэффициент усиления!